Эдуард Целлер
Киническая школа

Основатель кинической школы, Антисфен, учился у Горгия и сам уже выступал в качестве учителя, прежде чем он познакомился с Сократом и стал его глубоким почитателем и приверженцем. По-видимому, он был значительно старше Платона; по свидетельству Плутарха он пережил 371 г. до Р. X. Его многочисленные сочинения, выдававшиеся своим стилем, утрачены, за исключением немногих отрывков. После смерти Сократа он открыл школу в гимнасии Киносарг, отчасти от этого места собрания, отчасти от формы своей жизни его приверженцы были названы киниками. Из его ближайших учеников мы знаем лишь Диогена Синопского, чудака с грубым юмором и с непреклонной волей; убежав из дому, он жил большей частью в Афинах и умер в преклонном возрасте в Коринфе в 323 г. до Р. X. Из его учеников самый значительный — Кратетиз Фив, нищенскую жизнь которого разделяла поклонявшаяся ему жена его Гиппархия. В первой половине третьего века выступал, в качестве странствующего учителя и составителя нравоучительных проповедей, Бион из Борисфена который был посвящен в киническую жизнь Кратетом.

Антисфен поклонялся и подражал в Сократе прежде всего независимости его характера; напротив, научным изысканиям он придавал значение, лишь если они непосредственно касались поведения. «Добродетель достаточна для блаженства, а для добродетели не нужно ничего, кроме силы Сократа; она есть плод действия, и не требует многих слов и знаний». Поэтому он и его ученики презирали искусство и ученость, математику и естествознание; и если он усвоил себе Сократово требование определения понятий, то он дал ему такое применение, при котором становилась невозможной всякая действительная наука. Страстно возражая против Платонова учения об идеях, он признавал реальным только единичное, и при этом он, без сомнения, имел в виду, как позднее стоики, только телесное и чувственно воспринимаемое; кроме того, он требовал, чтобы о каждой вещи высказывалось лишь ее собственное название и затем заключал отсюда, что ни к одному подлежащему нельзя прилагать отличное него сказуемое. Поэтому он отвергал также определение через указание признаков и допускал только для сложных вещей перечисление их составных частей, тогда как простое хотя и может быть объяснено через сравнение с иным, но не может быть определено. Он утверждал вместе с Протагором, что невозможно противоречить себе, ибо, когда кто-либо высказывает различные суждения, то он и говорит о различном. Таким образом, Сократовой философии понятий он придал совершенно софистический оборот.

Уже в силу этого недостатка научного обоснования его этика неизбежно должна была вылиться в очень простые формы. Основная мысль ее выражается в положении, что лишь добродетель есть благо, лишь порочность есть зло, и что все остальное безразлично. Ибо добром может быть для человека лишь то, что всегда присуще ему, a таково только его духовное достояние; напротив, все остальное — богатство, честь, свобода, здоровье, сама жизнь — не есть благо само по себе, и точно так же бедность, позор, рабство, болезнь, смерть не есть само по себе зло; но менее всего дозволительно считать удовольствие благом, усилия и труд — злом, так как, напротив, удовольствие, когда оно владеет человеком, портит его, труд же приучает его к добродетели; Антисфен говорил, что он согласен был бы скорее быть безумным, чем наслаждающимся, и он и его ученики считали своим образцом жизнь Геракла, полную усилий. Сама добродетель сводится, как и у Сократа, на мудрость или разумение, и поэтому также утверждается ее единство и доступность обучению; но разумение здесь отождествляется с силой воли, обучение — с нравственным упражнением. По своему содержанию эта добродетель имеет преимущественно отрицательный характер: она состоит в независимости от всего внешнего, в отсутствии потребностей, в воздержании от дурного; и по-видимому уже киники описывали ее как апатию или спокойствие души. И так как киники не находили этой добродетели у своих современников, то все люди резко распадались для них на мудрецов и глупцов; и они категорически приписывали первым все совершенство и блаженство, последним — все пороки и все злосчастие; они утверждали также, что мудрый не может утратить своей добродетели. Их собственное поведение показывает, что их идеалом было сократовское отсутствие потребностей, доведенное до крайности. Уже Антисфен хвалится тем богатством, которое доставляет ему его способность ограничиваться лишь самым необходимым; однако, он все же имел жилище, хотя и убогое. Со времени Диогена, киники вели настоящую нищенскую жизнь, не имея собственного жилища и удовлетворяясь простейшей едой и беднейшей одеждой; их принципом было закаливать себя против всяких лишений, тягот и оскорблений; они доказывали также свое равнодушие к жизни своим добровольным самоубийством. Они обыкновенно отказывались от семейной жизни, взамен которой Диоген рекомендовал общность жен; они не придавали значения противоположности между рабством и свободой, ибо мудрец, даже будучи рабом, свободен и есть прирожденный властитель; они находили для мудреца излишней государственную жизнь, ибо он — всюду дома и есть гражданин мира; в качестве идеального государства они изображали естественное состояние, при котором человечество живет вместе, как одно стадо. Они сознательно оскорбляли не только общепринятые воззрения и приличия, но нередко и естественное чувство стыда, чтобы демонстрировать свое равнодушие к людским мнениям. Они боролись в качестве просветителей против религиозной веры и культа своего народа: в действительности («по природе») существует (как говорит уже Антисфен вместе с Ксенофаном) лишь единый бог, который не подобен ничему видимому, и только обычай создал многих богов; и точно так же киники усматривали подлинное богослужение только в добродетели, которая делает мудрецов друзьями богов (т. е. божества); напротив, о храмах, жертвах, молитвах, обетах, таинствах и прорицаниях они высказывались совершенно отрицательно; в Гомеровы и иные мифы Антисфен вкладывал аллегорический моральный смысл. Киники считали своим особым призванием заботу о нравственно беззащитных; в качестве добровольных нравоучителей и душевных врачевателей, они, без сомнения, во многих случаях действовали благотворно. И если они беспощадно бичевали людское неразумие, если они гордились своей добродетелью, презирали людей и противопоставляли чрезмерной образованности первобытный здравый смысл народа, а изнеженности своего времени — волю, закаленную почти до грубости, — то сама резкость их выступлений коренится все же в сострадании к несчастью их ближних и в духовной свободе, которой они, и в особенности Диоген и Кратет, умели достигать со спокойным юмором. Но, конечно, наука не могла ожидать многого от этой философии нищенства, и даже в самых прославленных представителях этой философии нельзя не подметить присущих ей уродливостей.